Художник-фронтовик Виктор Кузин: «Полвека не мог решиться нарисовать войну»

Фото: Юлия Лоза

Виктору Кузину почти 90 лет. А он до сих пор картины пишет. Из 15 пермских художников-фронтовиков остался в живых он один. Война сделала его инвалидом в 18 лет, оставив навсегда свой отпечаток - огромный шрам на лице и свинцовый осколок в голове.

- Знаете, чему война меня научила? Что нужно любить жизнь во всех ее проявлениях! - говорит фронтовик.

«Из 30 мальчишек с моего призыва с войны вернулся живым я один»

- О войне я услышал по радио, - вспоминает 89-летний Виктор Федорович. - И на радостях помчался к своему другу, который жил через дорогу. Дома была только его мама, однокашница Сергея Есенина. И я, как увидел ее, ликующе закричал во все горло: «Марьванна! Наши через неделю будут в Берлине!» Так началась для меня война. Мне было 15 лет, и я верил, что мы любого врага забросаем шапками. А через полтора месяца ввели карточки, пришли голод и холод.

Немцы к осени уже были под Москвой. И небо над Гусь-Хрустальным, где жил семиклассник Витя, «утюжили» немецкие самолеты.

Призвали его в армию в начале ноября 1943-го. Вместе с ним в командный пункт пришли с вещмешками еще 29 бритоголовых мальчишек-новобранцев.

- Нам было по 17 лет, всех отправили во Владимир - в учебный танковый полк на 9-месячное обучение. Вместе учились, спали на нарах, делили хлеб. Выпустились мы сержантами - три лычки на погонах. Тогда казалось, что война вот-вот закончится… Но пришлось хлебнуть и нам. Из 30 живым с войны вернулся я один.

Фото: Юлия Лоза

После боя

На фронт Виктор попал уже осенью 1944-го – в Прибалтику, под Ригу.

- Врага видел только через прицел самоходки СУ -76. Меня не мучает совесть, я не знаю, убил я кого-то или нет, - вспоминает он. - Немцы ведь тоже люди. Не солдаты начинают войну, а генералы.

В память особо врезался первый бой. Точнее, то, что было после боя.

- Все затихло, бой закончился, мы выскочили из машин, решили перекусить, достали консервы. Я сел на поваленную сосну на опушке леса. Механик-водитель мне вдруг говорит: «Вить, посмотри назад». Оборачиваюсь, немец лежит, мозги все наружу, полголовы нет. Я повернулся и как ни в чем ни бывало стал есть. На войне мы превращаемся в нелюдей. Такое состояние было - все равно. Страшное дело - война. На ней было все - от человеческого подвига до самых низменных поступков.

В декабре часть Кузина перебросили в Восточную Пруссию, под Кенигсберг.

Фото: Юлия Лоза

«Осколком задело – пол-лица нету»

В Пруссии он получил первое ранение. Под самоходкой взорвалась мина, заряжающего тяжело ранило, его в госпиталь отправили, а Витю - поскольку ранение было легким - командир батареи отправил в медсанчасть полка.

- У меня лицо все было в мелких-мелких осколках, как будто в иголочных проколах. Я лежал в теплой избе, даже простынь была, начальник медсанчасти (раненых в тот момент у него не было, и он обрадовался единственному пациенту) ухаживал за мной, как за ребенком. И я чувствовал себя барчуком, был как в раю.

А в конце января 1945-го Виктор получил тяжелое ранение.

- Мы зашли в какой-то городок немецкий, даже не помню название. Стояли там долго - не могли переправиться через речушку на другой берег, мост был разрушен. Я бродил по пустому городу. Вернулся и попал под обстрел. Меня задело осколком снаряда.

Тогда он думал, что убит. Голова тяжелая, как котел, от шока вначале не чувствовал боли, меховой варежкой дотронулся до лица - рука нырнула в щеку: осколком разворотило пол-лица. Десять часов пролежал в бетонированном немецком подвале, а потом попал в медсанбат. Лежал в одной палате со штрафниками - мест больше не было.

- Нормальные ребята, опекали меня, я самый молоденький из них, мне тогда 18 было.

В один из дней медсестричка - симпатичная молоденькая девочка - подошла на перевязку, а сама отвлеклась - зеркальце начала кругленькое перед собой вертеть, локоны из-под платка поправлять.

- А можно мне? - потянулся Виктор.

Он взглянул в зеркальную гладь и с испугу выронил зеркало. Врач-хирург, перевязывающий другого раненого, обернулся на стук упавшего зеркала и обрушился матом на сестричку.

- Господи, что я увидел в зеркале! Огромное багрово-синее пятно вместо лица. Порой я хочу нарисовать свой автопортрет того времени, - говорит ветеран. - Жить не хотелось. Комплексы всякие были - на меня ж, на такого недобитого урода, ни одна девчонка не посмотрит. Девочка одна меня спасла. На соседней кровати лежала, у нее ногу оторвало снарядом. Она придавала мне мужества своим жизнелюбием.

А затем – полтора года скитания по различным госпиталям.

- Последние месяцы лежал в киевском госпитале. Подружился крепко со штрафником. Ему 41 год, мне только что стукнуло 19. У него нижней челюсти нет, у меня - пол-лица. Он – дворянин (отец - царский генерал), знает 6 языков в совершенстве, его репрессировали в 1938-м, в 1943-м отправили воевать в штрафбате. Он мне в голову накрепко вбил: «Ты должен стать художником».

Фото: Юлия Лоза

Возвращался домой из Киева на крыше вагона в 1946-м году.

- Вагоны брали штурмом. На крышах - полно народу. Я привязывался ремнем к вентиляционной трубе, чтобы не улететь. Приехал на вокзал, пришел в туалет посмотреть на себя в зеркало. Закопче-е-енный, че-е-ерный, как шахтер. Еле отмылся.

Награды вручили уже потом - два ордена Отечественной войны, медали «За взятие Кенигсберга», «За победу над Германией» и другие.

Фото: Юлия Лоза

«Когда я заявился в школу в гимнастерках, галифе и кирзовых сапогах, одноклассники меня испугались»

Вернулся домой, к маме. Начали жить вдвоем. Братьев-сестер в семье было шестеро, Витя - самый маленький. Одного брата в начале войны эвакуировали в Молотов (Пермь ) вместе с заводом. Двое братьев погибли на фронте. Сестры разбежались по разным городам. Одна из двух сестер тоже воевала, вернулась, слава богу, живая.

Жили впроголодь. Перебивались с хлеба на квас. Пенсия у мамы 200 рублей. Виктору за инвалидность доплачивали 112 рублей в месяц. Буханка хлеба на рынке стоила 300 рублей.

Молодой боец решил закончить учебу и пошел в 10-й класс. Смог проучиться только 2 месяца.

- Со мной никто не разговаривал. Как только увидят, вжик моментально в сторону - и никого нет. То ли робели, то ли страшились меня.

В школу Витя, а он из-за службы на фронте был старше одноклассников на три года, ходил за неимением другой одежды в военной гимнастерке, застегнутой широченным брезентовым ремнем, в широких галифе, заправленных не по ноге - в большущие кирзовые сапоги 43-го размера.

Сидел за последней партой. На переменах смолил папиросы - не таясь (в госпитале научился). А еще эта ужасная рана на пол-лица. Между одноклассниками, не нюхавшими пороха, и Витей, который видел войну, как будто разница была не в три года, а размером в пропасть.

- Понял, что мне нельзя учиться в обычной школе. Поступил в школу рабочей молодежи. А мне карточку на хлеб не дали. Их выдавали тем, кто учится и работает. А я не мог работать - инвалид, рана у меня все время открывалась. Тяжело было. Все что могли мы с мамой продать – все продали. А потом кто-то посоветовал сходить к начальнику карточного бюро - мол, он сам бывший фронтовик, без руки, поймет. Тот мне сразу: «Пиши заявление», - и через пять минут я получил заветную карточку. После я поступил в художественное училище. Рисовал я с детства. И еще до войны мечтал стать художником.

Толстая коса до пят, розовая кофточка, коричневая юбочка…

И он стал художником. Переехал в Пермь к брату. Работал учителем рисования.

Фото: Юлия Лоза

Руководил студией во дворце им. Сталина (сейчас ДК Свердлова), откуда вышли многие известные художники. На одном из занятий он встретил свою будущую жену - студентку-второкурсницу Людмилу.

- В 1955-м году, 17 октября, в 18.00 в студию зашла скромненькая девочка - толщенная коса до пят. На розовую кофточку с бантиком накинут темный жакет, коричневая юбочка. Хохотушка-недотрога. Сердце мое екнуло. Я за ней ухаживал два с половиной года.

Фото: Юлия Лоза

Художником Людмила не стала, стала биологом. У них родились двое детей, внуки. 11 лет назад ее не стало.

- Виктор - настоящий мужчина. Рядом с ним чувствуешь себя женщиной, - улыбается его вторая жена Ирина.

Фото: Юлия Лоза

Как в камине сжигал картины

- Я очень счастливый человек, - уверяет художник. - Меня с детства окружали замечательные и творческие люди. А в такой атмосфере легко писать.

Сколько картин нарисовал? Не сосчитать. Пермские улицы, дворики, сады и скверы, заборы и сараи (которые он может рисовать, не выходя из дома, - по памяти), промышленные пейзажи. В основном акварелью и маслом. Его картины - и в различных картинных галереях, и в коллекциях губернаторов.

- У меня в Балатово была мастерская. Я там смастерил камин. А работы, которые мне не нравились , откладывал, а зимой топил ими камин. Помню, собралась уже огромная пачка. И как-то пришли ко мне в гости две прекрасные женщины - искусствоведы Ольга Власова и Римма Седова, они готовили мою персональную выставку. Я разжег камин и по привычке стал бросать туда картины. Они как увидели, такую головомойку мне устроили…

Фото: Юлия Лоза

«Полвека не мог рисовать войну»

- Меня многие спрашивали, почему у меня нет полотен о войне, - говорит художник. - Я отвечал: не созрел. Полвека я не мог писать про войну. Потом смог написать, но только пять работ. Они сейчас в запасниках художественной галереи.

На одной из картин весь земной шар объят пламенем войны. Апокалипсис.

На второй, «Безымянной высоте», каждый метр земли усыпан костями и полит кровью. Сверху давит каменное небо. И как апофеоз войны - обелиск на самой макушке высоты.

Еще одна - "Война": мальчишки-солдаты, безоружные, идут в пекло войны, в пожарище. И над ними нависают своды, назад им дороги нет, и нельзя ни налево, ни направо. Только вперед, в самое пекло - откуда не возвращаются.

- Война не даст мне никогда забыть о себе. Она оставила свою черную метку. Рана на лице постоянно открывалась и кровоточила. Последнюю операцию мне сделали в 1981 году. А осколок снаряда до сих пор во мне - в затылке. Когда металла не будет, можно меня переплавить, - горько усмехается Виктор Федорович.

Помните у Николая Тихонова? «Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей».